Друг Мой,
не смея молвить,
в радости иль печали
не упаду, бесстрашен,
между грудей желанных.
Не разведу, бессилен,
веток упругих пышных -
тех, что крадут доныне
окон твоих свеченье.
Не предприму попытки,
в обруч судьбу сгибая,
соизмерять границы
дерзкой стопы и следа.
Вечером бесконечным
не обо мне вздыхаешь,
не от меня ответа
жаждешь с приходом ночи.
Е. Р.
Лечь и зажечь свечу,
чуя чумною ночью,
чей и зачем звучит
чокнутый колокольчик.
Поймать бы, оборвать крыла,
чтоб неповадно безобразить.
1999.
Ты не прав, - сказала мышь.- Я еще молода, и до
самого последнего времени меня отлично кормили.
Б. Виан
Твой друг - одноглазый боцман и кудри твои седы,
и кружки горького эля стучат, нагнетая веселье.
Ты был хорошим стрелком, и золоченые стрелы
били навылет, пронзали, фигуры чертя и зигзаги,
если рассматривать сверху.
Сезон уж давно не твой, и лук, бесполезная утварь,
тенью угрюмой былого в углу полутемном пылится.
Лишь иногда вечерами плечом поведешь, равно локтем
пространство высвобождая тугой тетиве - как будто.
Нисколько не продвигаясь, нисколько не обгоняя
времени ход неспешный настолько, что та кукушка,
состарившись, захирела, и редко резная дверка
сущность ее являет
на свет, ибо то же солнце за гранью портьер оконных,
и так же, должно быть, резвы воробушки в лужах летних,
и почки давно распустились...
и реквием - только слово.
Смейся, паяц, пой.
Е. Е.
Позвони мне из Хельсинки
промеж звезд
покачать мою лесенку
в холокост.
Расспросить по-хорошему,
как дела -
Перья содраны-сброшены,
кость цела.
Сквозь молитвы невнятные,
там, давно, -
в розах простыни мятые,
как в кино.
И блаженство безмерно
в пене мутной -
пропадать среди гулливеров
лилипутом.
