1992
     
     
     Ближе к селенью,
     там, где река
     преграждена плотиной,
     слух угадает
     голос жилья,
     глаз различит огни.
     
     Впрочем, надейся
     не на чертеж,
     веры ему немного:
     русла менялись,
     лес выгорал...
     вникни, промерь, сравни.
     
     Трещина в камне,
     жук в янтаре -
     вот для тебя приметы,
     брызги, осколки -
     прежде моей,
     ныне твоей - родни.
     
     Этих фрагментов
     не воссоздам -
     так, прикоснусь, дотронусь.
     Слишком знаком
     мне их обиход,
     слишком легко творим.
     
     Здесь я когда-то
     рта не жалел,
     весь белый свет целуя,
     в странном согласье
     мыслил себя
     с чем-то лесным, речным.
     
     Словно не только
     был тростником,
     но и ладьей, и льдиной.
     Словно и вправду
     этот пейзаж
     некогда был моим.
     
     Здесь я задуман,
     здесь прозябал,
     в небо смотрел отсюда,
     видел, как поздний
     птичий косяк
     мчит зимовать в Бомбей.
     
     Здесь, для чего-то вооружась,
     в чаще плутал
     звериной,
     целил неметко,
     бил кое-как,
     делался злей, грубей.
     
     Что ж он не молкнет? -
     думал в сердцах,
     слушая крик подранка,
     где, Артемида,
     стрелы твои?
     Сжалься над ним, добей.
     
     В этом театре
     я танцевал.
     И умирал, танцуя.
     Этой равнине
     быть полагал
     лучшею из равнин.
     
     Собственно, больше
     ты, краевед,
     знать обо мне не должен.
     Все остальное -
     рябь на воде,
     темная речь руин.
     
     Чаял постичь я
     этот язык,
     но до конца ни слова
     так и не понял.
     Будет с меня,
     дальше пойдешь один.